ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

Ленинградский фронт

Назад | Содержание | Вперёд

В Нарвской крепости мы пробыли всего один день, с утра до вечера 26-го июня 1941 года, всё хлопотали во дворе. Времени для осмотра крепости, её казематов, подвалов, расположения бойниц, прочих устройств не было, и никто из начальства, кажется, не позаботился приспособить её для обороны и использовать хоть как-то по прямому назначению. Батальоны и подразделения усиления, в том числе батальонные батареи миномётов и противотанковых орудий, были выведены отсюда за город и занялись оборудованием своих боевых позиций. Оставались здесь только тыловые службы, штаб училища, охрана и разведка. Перед заходом солнца наш только что сформированный, но не сколоченный взвод разведки под командованием мл. лейтенанта Ковалёва и его заместителя сержанта или ст. сержанта, назначенного из наличного состава училища, погрузили в две полуторки и направили в разведку. От Нарвы мы ехали на запад по приморскому шоссе, а когда стали встречаться отдельные отряды красноармейцев и морской пехоты, запылённые и уставшие, прошедшие не один десяток километров на восток, наши машины свернули от основного шоссе на юг, в сторону г. Тарту, прежде называвшемся Дерптом, славившемся своим старейшим в Курляндии Дерптским университетом. Время подходило к полуночи, когда была подана команда разгружаться. На окраине какого-то небольшого посёлка с редко стоящими белыми домиками под черепичной крышей мы слезли с машин, машины убрали в сторону от дороги под деревья, сами залегли по обе стороны дороги в глубокие кюветы, заросшие высокой травой, отдав себя на съедение комарам. В посёлке ни одного огонька, ни одного звука, словно всё вымерло или затаилось. Нигде ни одна собака не сбрехнула, ни одна скотина не замычала или фыркнула. Странно, куда всё подевалось? Лежали долго, прислушиваясь к шорохам ночи, присматриваясь к прямой дороге через посёлок, слабо белевшей под неясным светом прикрытой облачками луны. Вдали послышался треск приближающихся мотоциклов. Подана команда: "К бою! Стрелять по команде!" Не доезжая до посёлка, мотоциклы сбавили ход, раздались очереди автоматов. Мы открыли ответный огонь, стреляя залпами по команде. Много ли было их или мало, определить было не возможно. Вскоре всё стихло, слышен был только треск удаляющихся мотоциклов. Я сменил обойму патронов в своей СВТ, когда раздалась команда: "По машинам!" Машины уже вывернули на шоссе, и мы на полной скорости вернулись в Нарву. Начало светать, когда мы въехали в крепость. Наши машины были тут же направлены на погрузку, а мы, наскоро позавтракав, нагрузившись боеприпасами, шпротами, галетами, сухой колбасой, сухарями, кофе в банках, прочими продуктами, бельём, перевязочными средствами, шанцевым инструментом, обвесившись и навьючившись сверх меры, ускоренным маршем отправились в сторону Ленинграда и, пройдя Кингисепп, резко повернули на юг. Просёлочные дороги кончились, а мы всё бежали и бежали по лесным просекам, напрямую через лужайки, огибая болота. По команде "привал" падали тут же на месте, где оказались, на сырую траву, не снимая с себя поклажи, слизывая разгорячённым языком капельки росы с травы, словно загнанные собаки, вскакивали снова по команде и бежали дальше. От одного к другому передавался слух, что немцы заняли Псков и движутся прямым ходом по рокадной дороге на Лугу и далее на Ленинград, не встречая никакого сопротивления. Наша задача: не дать немцам захватить г. Лугу, оседлать дорогу и не пропустить немцев к Ленинграду, любой ценой задержать их движение. Один наш батальон уже в Луге, занял оборону в самом городе у моста через реку и ведёт бой с танками и мотопехотой противника. В первый же день боёв одна наша "сорокопятка" уничтожила у моста семь танков. Самолёты фашистов бомбят любые цели на дороге Псков - Ленинград, так что помощи ждать особенно не от кого. Один наш батальон занял оборону по реке Луга от деревни Извоз до Осьмино, наша разведка занимает деревни Редькино, Марфино, Ильино, готовя оборону для себя и для подходящих батальонов. Усталость жуткая. Чуть стало светать, помощник командира взвода положил меня в заросшую лопухом и осокой канаву справа от просёлочной дороги на деревню Редькино, "в секрет". Справа занял такую же позицию Маценко. Задача: ничем не дать себя обнаружить, ни чохом, ни движением, ни звуком. Смотреть за дорогой и всё запоминать, лежать, пока не будете сняты с секрета. У нас никаких накомарников, никаких репеллентов. А эти твари облепили всё лицо и шею, все руки, высасывают из нас нагло и беспрепятственно остатки крови. Отпустишь руку от винтовки, еле заметным движением проведёшь рукой по лицу и вся рука в крови от раздавленных кровопивцев. Но нужно терпеть. Кругом всё тихо. Успокоились и петухи, только изредка где-то в деревне сбрехнёт и затихнет одинокая собака. Медленно тянется время. Уже и раннее солнце стало припекать, когда на дороге показался колёсный трактор, ходко двигающийся в сторону деревни. На сидении трактора за баранкой молодой чернявый парень в засаленной кепчонке на кудрявой голове. Откуда он взялся? Трактор пророкотал совсем близко к канаве, дымя вонючим сизым дымом из выхлопной трубы. Не доехав до первой избы, он круто развернулся и покатил в обратную сторону по дороге. Не прошло и получаса, раздался близко приглушённый голос ст. сержанта: "Ребята, уходим, вылезайте". Я с трудом вылез из канавы, посмотрел на опухшее лицо Маценко. Вслед за ст. сержантом и каким-то курсантом мы поплелись к деревне. Возле стены одной избы лежит груда толстых серых брёвен. "Посидите немного, да глядите за дорогой, я сейчас вернусь", - сказал ст. сержант. Мы с Маценко уселись на брёвнах, держа винтовки между колен и уставившись на дорогу. Приятно так греет солнышко, снимает зуд комариный с лица. Откуда-то слышится слабый окрик, будто голосом ст. сержанта: "Руки вверх!" Я открываю глаза и тупо гляжу на нацеленную на меня винтовку ст. сержанта: "Уснули, гады? Да вас расстрелять мало! Любой пацан вас приколол бы, из за вашей беспечности погиб бы весь батальон!" Он ещё долго бушевал, а мы стояли по стойке "смирно", не смея дышать.

Наш комвзвода мл. лейтенант Ковалев расположил своих бойцов вблизи моста через реку по обе стороны насыпи. Каждый стал отрывать себе позицию сначала для стрельбы лежа, устраивая перед собой бруствер - невысокую полукруглую насыпь, утрамбовывая её покрепче с помощью малой сапёрной лопаты и маскируя срезанным дёрном. При благоприятной обстановке ячейку следовало углубить до полного роста, чтобы в ней можно было укрыться при артобстреле и бомбёжке. Возле самого полот-на дороги установили станковый пулемёт, отрыв ему окоп с площадкой.

С нашими двумя машинами и двумя десятками курсантов выехал по дороге на запад комроты капитан Семёнов и старшина. Отъехав от моста километров пятнадцать и убрав машины с дороги, мы рассыпались цепью во ржи, выставив дозоры. Капитан подал команду: "Всем окопаться!" У большинства из нас не было никаких лопат - ни больших, ни малых сапёрных, только штыки от СВТ. Кто-то крикнул: "Нет лопат. Нечем окапываться!" "Копай хоть хреном, но чтоб зарылся в землю, как крот, пока нет немцев! Пуля не будет спрашивать!" - крикнул в ответ Семёнов, орудуя штыком – кинжалом. По его примеру мы стали долбить землю штыками, выгребая её руками из очерченной кругом ямки. Небольшой слой чернозёма прошли быстро. Глина с песком и щебёнкой трудно поддавалась, но мы упорно вгрызались в землю, обливаясь потом и стараясь быстрее зарыться. В небе появился невиданный нами ранее немецкий самолёт, подобие дверной рамы, только с широко раскинутыми темно - серыми крыльями. Он медленно делал круги над дорогой и полем, что-то высматривал. "Не шевелись! - крикнул капитан. - Это немецкий самолёт - разведчик «Фокке-Вульф!» Скоро пожалуют гады!" Мы замерли, наблюдая за виражами самолёта. Покружив немного, он лениво отвалил на запад. Вскоре высоко в небе показался серебристо - белый самолёт, от которого оторвалась едва заметная бомба, и где-то вдали прогремел взрыв. Мы снова принялись за работу. С запада по дороге нарастал гул. Потом отчетливо стали слышны лязг гусениц и рёв моторов. Опережая эти звуки, раздался треск многих мотоциклов без глушителей. "Приготовиться к бою! Стрелять по моей команде!" - крикнул капитан, приподнимаясь осторожно над рожью. Прибежали дозоры, доложили, что видят колонну. Когда колонна приблизилась к нам метров на 250 - 200, комроты крикнул: "Внимание! Огонь!" Мы принялись стрелять залпами по колонне. Мотоциклы затормозили, закрутились по дороге; от них по ржи полетели очереди пулемётов. Пули не долетали к нам, впиваясь в землю метрах в пятидесяти. "Приготовиться! Залпом! Огонь!" - скомандовал комроты. Мы уже успели перезарядить свои СВТ новыми обоймами и дали несколько дружных залпов по колонне. Немцы, казалось, неохотно попятились назад. "Всем бегом к машинам!" - снова раздалась команда. Наши две машины, сдавая задом к нам, уже двигались по шоссе. Мы на ходу хватались за борта, вваливались, высунув языки, в кузова машин. "Все на месте?!" - крикнул старшине комроты. "Все, кажись!" - ответил он, и машины рванули вперёд по шоссе к мосту. Сзади взрывались танковые снаряды, но маши-ны были уже у речки. Вместо моста перед нами зияли искорёженные взрывом пролёты. Внизу шумела вода. "Слезай! Всем быстро налево в лес!" Мы бросились в лес, видневшийся метров в 500-600. Добежав к опушке, бросились без дыхания на траву. Наши две машины стояли на шоссе у взорванного моста. То ли Ковалёв его взорвал, то ли в него попала бомба от того маленького самолёта, что мы видели, только едва ли это возможно, хотя и не исключено. Вдруг раздался один, за ним второй взрыв - и щепки от наших машин полетели во все стороны. Жалко было машин. Жалко было двух ящиков сливочного масла и двух мешков хлеба, которые достал расторопный старшина в закрывавшемся магазине в деревне. Мы уходили всё глубже в лес, а через наши головы летели с воем в одну и в другую сторону снаряды - били по шоссе наши батареи, а им отвечали немецкие. Выйдя из под обстрела и углубившись в лес километров на 15, сделали большой привал. У старшины в руках оказалось ведро почти растопившегося сливочного масла, в рюкзаках у нас сухари. Мы сидели вокруг ведра, макая сухари в масло, жадно хрустели зубами, перемалывая спасительную пищу. Весь день у нас крошки хлеба во рту не было, глотка воды. "Костры не разводить, скоро придём к реке, там попьём", - утешал нас комроты. А ночь уже наступила. На одной из просек в лесу встретились нам несколько молодых и пожилых мужиков, сказались партизанами. Шли за ними по каким-то тропинкам почти до утра. Вышли на поляну, где стоял большой дощатый сарай. Впереди белела туманом неширокая, но глубокая река. Мужики сняли с сарая широкие двери, потащили к реке. Всё это тихо, без разговоров. Кто впереди - неизвестно. Спустились к реке, уложив сапоги и одежду на "плот", поплыли тихо к противоположному берегу, держа оружие над головой. Хотя и лето, вода в реке холодная и глубокая, ноги не достают до дна. Я плаваю неплохо, почти уже добрался до берега, когда по нам с берега ударили пулемётные очереди. Спасаясь от пуль, я несколько раз нырял вместе с винтовкой, всплывая вверх, чтобы схватить глоток воздуха. "Стреляют, как в Чапаева", - пронеслось в голове. На реке раздались крики: "Не стрелять! Свои!" Кто был ближе к берегу, цеплялись за кусты травы, выползали на берег. Вблизи комроты собралось несколько человек, все нагишом, но с оружием. "Тихо! Встать! Не стрелять! За мной! Бегом!" Мы побежали, держа винтовки наизготовку. Навстречу нам поднялось несколько фигур, командуя: "Стой! Кто идёт?" - "Свои!" "Кто свои? Пароль!" - "Курсанты ЛКПУ!" "Прекратить огонь!" - раздалась на берегу команда. Мы вернулись к реке, помогли вытащить плот на берег. Стали одеваться, не разбирая, чьи сапоги, чьи брюки, чьи гимнастёрки и прочее. Потом была встреча со своими курсанта-ми. От Извоза мы очутились в Осьмино. На второй день к штабу училища прибилась и группа Ковалёва, без особых приключений и без потерь, что было самым главным в сложившейся обстановке.

Теперь нас стали посылать почти каждую ночь в разведку, когда группой в 3-5 человек, когда отделением, когда полувзводом, в зависимости от поставленной задачи. Ходили в разных направлениях, прощупывая разные места в линии обороны противника. Немцы, напоровшись на ожесточённое сопротивление нашего училища и частые контратаки, закрепились на выгодных рубежах по правому берегу реки Луга и вели постоянный артобстрел и бомбовые атаки самолётами. Все их попытки продвинуться вперёд на нашем участке фронта решительно пресекались. Разведка организовывалась у нас плохо и неумело и, видимо, давала мало ценных сведений командованию. Да и вооружены мы были кое-как: на всё отделение два автомата ППД, остальное винтовки СВТ - очень капризные и не удобные. При малейшем попадании пыли или отсутствии смазки затвор заедало, так что много времени терялось, чтобы его открыть и перезарядить винтовку. Об оптических приборах нечего и говорить, их практически не было даже у офицерского состава, особенно ощущалось отсутствие биноклей. Приходилось надеяться только на своё зрение и слух. Разведке предписывалось действовать бесшумно, применять оружие только при крайней необходимости. Таким же образом действовала и немецкая разведка. Было много и курьёзных случаев. Однажды мы уже возвращались "домой", то есть в своё расположение. Тропинка привела нас к домику лесника. Возле домика, стоявшего на поляне в окружении леса, был разбит небольшой огород с несколькими низкорослыми яблонями, под которыми виднелись то ли ящики, то ли ульи. За изгородью, в другом конце огорода стояли такие же коробки. Луна была на исходе и слабо освещала местность. Домик был тёмный и не подавал признаков жизни. Возле сарая тоже никаких звуков. Только светлячки мелькали низко над огородом, словно зелёные или оранжевые трассирующие пули, странно беззвучные и пропадающие из вида. "Может пару сотов мёда достанем? Попробуем? " - спросил Пустынский ст. сержанта, помкомвзвода. Тот заколебался. "Я пойду с Пустынским - вызвался Эсс. - "Подстрахуйте". Я, Стеценко, Живов и ст. сержант присели у изгороди, держа оружие готовым к бою и внимательно осматривая всё вокруг. Вынув несколько кольев из изгороди, ребята прокрались под яблони, сняли крышку одного улья и замерли с ней без движения, уставившись в конец огорода. Какие-то рослые фигуры потрошили улей в противоположном конце огорода и вдруг присели, прячась за них. Донеслось тихо одно слово: "Русс..." Бросив крышку улья, немцы осторожно выскользнули из огорода. Наши ребята последовали их примеру. Мы разошлись тихо и мирно, не искушая судьбу, не открывая огня.

Второй раз мы столкнулись с немецкой разведкой под вечер и там, где их по всем признакам не должно было быть. Немцы блаженствовали, отдыхали небольшими группками, сидели на траве, сбросив головные уборы, расстегнув воротники мундиров, подкреплялись пищей и выпивкой. Мы обнаружили их, когда чуть высунулись на поляну и тут же попрятались за деревья. Может быть, они заметили нас раньше, чем мы их, но не схватились за оружие. Автоматы лежали рядом с ними на траве. Один из группы прокричал по-русски: "Юнкера! Идите к нам, у нас вам будет хорошо, хорошая пища, вино и женщины!" Мы отошли, не стреляя: силы были не равные, а СВТ - не «шмайссеры». Немцы тоже скрылись в вечернем лесу, будто их тут и не было.

Проводили мы поиск на какую-то деревеньку. Какая была договорённость у комроты капитана Семёнова с артиллеристами, не знаю. Не успели отойти с опушки леса от деревни, в воздух взлетела красная ракета, не наша. На нас сзади посыпались снаряды от залпа 76-мм. батареи. Мы не знали, куда и как от них укрыться. Снаряды с противным шипением и воем взрывались густо. Попадая под корни деревьев, они подкидывали их свечой вверх. Распластавшись на земле и уткнув лица в мягкий болотный мох, мы ждали, что будет. Тут раздалась команда капитана: "Встать! Броском всем влево! Ложись!" Снаряды рвутся позади нас, не давая нам отойти. Это так называемый заградогонь артиллерии. Когда он ложится перед наступающим противником, его задача не дать противнику сесть на плечи своим отходящим подразделениям, дать им возможность оторваться от него, закрепиться на новом рубеже. Попадая всё чаще под артиллерийский и миномётный обстрел, под бомбёжку и обстрел с воздуха, мы вскоре научились применять такую тактику, которая уберегала от потерь и максимально сохраняла живую силу. Довольно быстро мы стали отличать стрельбу наших пулемётов, автоматов, винтовок от немецких по тональности и частоте выстрелов. То же самое и с артиллерией, миномётами, выстрелами танковых орудий - у каждого свой голос и свой говор.

Линия обороны проходила в болотистом лесу по левому берегу речки Луги. КП училища располагался в лесу, в глубине обороны. К нему вела заросшая лесной травой тропа по просеке сквозь густой и высокий сосновый лес. Капитан Семёнов, протягивая конверт, приказал доставить его быстро в штаб. Со мной пошёл курсант Живов. Шли быстро в полутёмном и тихом лесу, ориентируясь по проводу, едва заметному в густой траве. На передовой постреливали лениво с обеих сторон, сюда пули не долетали. В одном месте рядом с нашим чёрным телефонным проводом появился чей-то серо - зелёный. Провод более толстый в будто лакированной оболочке. Навстречу нам бежал, испуганно оглядываясь, курсант. "Только что какой-то гад дважды стрелял по мне. Пули просвистели под самым ухом. Тут в траве кругом одни корни, приходится высоко поднимать ноги, чтобы не задеть их и не растянуться», - едва переводя дух, спешил поделиться с нами своим приключением курсант. Мы спрятались за огромной сосной, стали внимательно наблюдать за деревьями у просеки. Было тихо. Потом раздался выстрел в противоположную от нас сторону. В отдалённой широкой кроне высокой сосны чуть заметно появился дымок и какое-то движение. Я показал Живову на это место: "Стреляем вместе на счёт "два". Приложились. Выстрелили. Что-то грузно свалилось с сосны на землю. Крадучись и держа оружие наизготовку, мы приблизились к зарослям возле сосны, с которой не спускали глаз. Возле сосны большой серо - зеленой копной лежал скорчившийся человек. Живов перевернул его на спину. Смотрел убитый на нас своими застывшими серыми глазами, а из темнеющей на его шее раны бил толчками слабый фонтанчик крови, растекаясь тёмными ручейками по щетинистому подбородку. Мы долго его рассматривали. Забрали винтовку, телефонный аппарат, сдёрнув его за провод с дерева и обрезав, сняли с убитого ремень с флягой и кинжалом, очистили все карманы от содержимого. Всё это передали в штаб вместе с донесением. Это был наш первый немец, которого мы видели вблизи и трогали своими руками. Нам сказали, что мы ликвидировали немецкую "кукушку", пробравшуюся к нам вглубь обороны.

К середине июля немцы стали по несколько раз в день атаковать наши позиции. С утра до вечера над лесом висела "рама", корректируя огонь артиллерии. Перемежаясь с бомбами, на нас всё чаще сыпались листовки с призывом сдаваться и переходить к ним. На каждой листовке пропуск для добровольной сдачи в плен. Жалко было смотреть, как горели в воздухе наши самолёты. Тихоходные "скоростные" бомбардировщики "СБ" и их сопровождение - тупорылые одномоторные истребители "ЯК" были лакомой добычей для юрких и высокоманевренных немецких истребителей "Мессершмит". Они гонялись за нашими самолётами, словно борзые за зайцами и сшибали их без особых усилий и без собственных потерь. Вскоре небо над нами оглашалось рёвом только немецких самолётов, которые наглели всё больше, снижаясь почти до самых наших окопов, так что можно было даже видеть улыбающиеся морды пилотов, издевательски помахивающие нам крыльями своих самолётов. Нас грызла тоска и брало зло, почему у нас такое скверное оружие, которое нам дали в руки наши верховные власти. Неужели никто из них не видел, каким оружием оснащён противник?

К концу июля немцы оттеснили нас за речку Луга, заняли город Лугу и населённые пункты Осьмино, Извоз и более мелкие Редькино, Марфино, Ильино и некоторые другие. Наши сапёры пытались задержать продвижение противника, устанавливали минные поля на танкоопасных направлениях, но в спешке допускали большие ошибки: мины устанавливались кое-как, их можно было обнаружить невооружённым глазом. Одно такое поле полностью взлетело на воздух, когда наш грузовик, спасаясь от танкового обстрела, свернул с дороги на придорожный луг. От этого взрыва повылетали все окна в селе, находящемся в нескольких километрах от поля. Курсанту Маценко прилетевший откуда-то осколок камня впился в мякоть голени, да так, что я с Живовым едва остановили кровотечение, использовав, кроме индопакетов, нижнюю рубаху. У меня от взрыва из ушей, из носа потекла кровь, долго звенело в ушах, кружилась голова, а я не слышал, что мне кричали мои товарищи.

Оборону нам пришлось занимать в болотистом лесу, где почва чавкала и утопала под ногами. Нельзя было выкопать окопы. В полуметре от поверхности появлялась рыжая болотная вода. Зной и комары довершали наше мучение. Все наши склады оказались у немцев в руках. Не было пищи, воды, на исходе боеприпасы. Мы в окружении.

Вместе с нами в окружение попали несколько ленинградских дивизий народного ополчения, которые держали оборону на флангах нашего училища. Не раз мы пытались прорваться из окружения, но всякий раз немцы быстро отбивали наши атаки, бросая в бой бронетехнику и мотоциклистов. Всем приходилось туго, но разведке доставалось вдвойне - днем сидеть в обороне, а ночами рыскать по лесу в поисках возможности выхода. Однажды, уже под утро, мы вышли на дорогу, проходящую через густой лес. Нашему взору открылась жуткая картина. По обе стороны дороги в придорожных кюветах на сотни метров лежали тела мёртвых красноармейцев из ополчения. Лежали близко друг к другу, лицом к дороге, с простреленными спинами, на которых чернели пятна запекшейся крови. Рядом валялось нетронутым их оружие. Трагедия произошла, очевидно, в то время, когда колонна была внезапно атакована немецкими самоходками и мотоциклами и использовала первое казавшееся им укрытие - придорожные кюветы. Буквально в десятке метров от дороги был густой лес и большая вырубка с мощными пнями, где можно было легко укрыться, не понеся таких потерь. Только мы похватали часть оружия, стараясь добыть автоматы, как из-за поворота дороги выскочили самоходки, поливая нас пулемётными очередями. Что есть духу, мы понеслись в лес, бросая винтовки, в которых не осталось патронов. Так я расстался со своей негодной СВТ, зато приобрёл автомат ППД с полным диском патронов. Голод донимал нас люто. Несколько раз мы пытались раздобыть продуктов в наших же складах. Это немцам надоело, и они сожгли сараи, в которых хранились наши продукты. Питались ягодами, какими-то кореньями. Искусству выживания в экстремальных условиях нас тогда не учили ни в армии, ни в училищах. Последнюю лошадь, возившую штабную кухню, зарезали на девятый или десятый день сидения в болотистом лесу. Её заложили в ту же кухню, которую она возила, и сварили, не выбрасывая ничего съедобного. Наше отделение плелось по тропинке после ночного поиска, когда нам навстречу попался старшина, тащивший на плече в лоскуте плащ-палатки варёное мясо - заднюю ногу лошади. Жадными глазами мы впились в это мясо, пропуская старшину мимо нас по тропинке. Я не выдержал и отщипнул кусочек тоненького надреза от мяса. Старшина только укоризненно посмотрел и тихо сказал: "У меня целый батальон голодный". Мне до сих пор стыдно, как вспомню этот слабовольный мой поступок.

Однажды нашу группу возглавлял комвзвода мл. лейтенант Ковалёв. Мы долго пробирались по зарослям ивняка и камыша, дошли до самой дороги, за которой, считалось, находятся немцы. Два немца с автоматами наизготовку замерли в камышах, наблюдая за нашим движением. Мы их заметили и отошли назад. Из болота поднимался слабый туман и в утреннем рассвете фигуры двух крепких солдат в касках с маскировочными сетками на них, а может быть с накомарниками, были хорошо заметны. Я показал Ковалёву на солдат, поведя в их сторону автоматом. Ковалёв дал отмашку, мол, уходите. Мы отошли немного вглубь леса, стали дожидаться его. Он не приходил. Нам показалось странным, что он так долго не приходит, и мы с курсантом Грачём решили проверить, не случилось ли чего с комвзвода. На месте его не оказалось. Исчезли и немцы. Больше мы Ковалёва так и не видели.

Вернувшись в расположение разведроты и распустив группу, я пошёл искать Семёнова, чтобы доложить обо всём. Нашёл Семёнова занятым ловлей чего-то в чистом и довольно глубоком ручье, по берегам которого рос рогоз. Из любопытства я нагнулся над склонившиеся капитаном, что он здесь делает. Застигнутый врасплох» он немного смутился. Потом показал сжатые лодочкой ладони, где в лужице воды плескался тёмный хвостатый головастик. Словно оправдываясь, сказал: "Сейчас что нашему организму надо? Белки, жиры и углеводы. Жиров в нём нет, зато полно белков и углеводов. Нужно его заглатывать вместе с водой, как заглатывают устрицу. Только не жевать, тогда не так противно". И выпил воду с ладошек вместе с головастиком. Я последовал его примеру. Быстро зачерпнул вместе с водой крупного головастика с толстым брюшком и маленькими задними лапками. Их тут плавало полно возле самого берега, греясь на солнышке. Хлебнул я водицы вместе с головастиком, а он, гад, зашевелил задними лапками по щекам, и я машинально прикусил его зубами. Горькая и отвратительная на вкус жижа полилась мне в горло. Желудок охватила спазма, и он стал изрыгать из себя всё, что только в нём было. А в нём кроме вязкой слизи и горькой желчи ничего не было. Но я ещё долго икал, корчась от спазм, вызывающих рвоту, едва плёлся от этого ручья, словно побитый пёс, поджавши хвост.

Капитан доложил начальнику училища о результатах разведки, об исчезновении мл. лейтенанта Ковалёва. Начальство решило прорываться всем училищем именно в том месте, где мы сегодня проводили разведку. Прорываться без единого выстрела и звука, рано утром, подтянувшись всем к дороге. Когда пошли все батальоны, штаб и службы, оставив всё тяжелое вооружение и снаряжение, утопив его в болоте, лежавшие на просеке ополченцы провожали нас взглядами. Проходя мимо какого-то майора, я приложил палец к губам в знак молчания, махнул ему рукой, приглашая с собой. Через какое-то время оглянулся - ополченцы поднялись и пристроились к нам в хвост, потянулись тоже к дороге. Их набралась большая группа, и всё не кончалась. У дороги все залегли, притаились, ожидая, когда подтянутся все или большинство. Движения на дороге не было. Начальник училища полковник Мухин дал сигнал рукой, без слов. Все бросились через дорогу, побежали в лес. Бежали около часу, когда на дороге позади нас началась стрельба. Народ прибавил ходу, захватывая широкую полосу движения, проваливаясь в незаметные подо мхом болотные лужи. Зачерпывая воду сапога-ми, не останавливаясь, чтобы вылить её, все боялись отстать друг от друга и от основной массы, где курсанты бежали вперемешку с ополченцами, ориентируясь на направляющих командиров. Никаких разговоров, никаких громких команд, только иногда треск сухой ветки под ногами выдавал присутствие в лесу живых существ, то ли зверей, то ли людей. Лес стал редеть, когда в небе появилась "рама". Несколько "Юнкерсов" сбросили где-то недалеко в стороне свои бомбы. Возможно, там тоже были люди. Наконец, бег толпы остановился, все бросились на землю, прячась под кусты и деревья. Капитан Семёнов сбросил сапоги, вылил из них воду, выкрутил портянки, осмотрел стёртые до крови ноги. Мы тоже занялись этим делом. "Курсанты Кружко и Пустынский, быстро в разведку. Отсюда недалеко по прямой на железной дороге дом путевого обходчика. Осмотрите, проверьте, нет ли там немцев. Будьте внимательны и осторожны. Не мешкайте!" Мы с Пустынским побежали по указанному направлению. Конечно, никаких компасов у нас не было, только автоматы с небольшим запасом патронов в дисках. Через какое-то время показалась железная дорога и несколько в стороне кирпичный дом под железной крышей, возле него сарай, колодец и неболь-шой огородик. Подкрались к дому, осмотрели направо и налево железную дорогу, на которой не видно было никакого движения. Вскоре из дома к сараю пробежала молодая женщина или девушка. Когда возвращалась, я её окликнул, спросил тихо, нет ли здесь немцев. "Нет, не было", - ответила она с явным испугом. "А нет ли у вас чего-нибудь поесть?" - спросил Пустынский. "Заходите", - ответила она. Пока собирала нам еду, мы осмотрели уютные две комнаты и небольшую кухоньку. В это время хозяйка поставила на стол две большие миски, к ним деревянные ложки и два ломтя серого хлеба. Мы накинулись на еду. "Сто лет не ел окрошки, - сказал Пустынский сквозь полный рот. - А где ваш народ?" - "Все ушли в лес. Я тоже собралась. Вот только закрою дом и сарай", - ответила девушка. На вид ей было лет 16-18, одета в простенькое ситцевое платье. Я первый раз в жизни ел окрошку, и она показалась мне царственно вкусной. Дома у нас, на Украине, не принято было готовить окрошки, в армии тоже. Поблагодарив гостеприимную хозяйку, мы выглянули за дверь, нет ли там чего-нибудь подозрительного. "Нет ли у вас чего-нибудь для ребят? Давно ничего не ели", - спросил я у девицы. "К сожалению, ничего. Разве только вот", - сказала она, стесняясь и протягивая мне большой белый батон, засохший в сухарь, который валялся в посудном шкафчике над кухонным столом. Я был несказанно рад подарку. "Куда идёт эта дорога?" - На Гатчину", - ответила она. Мы бегом понеслись к своим, доложили, и всё тут же пришло в движение. Сухарь, конечно, ребята раскололи на мелкие кусочки и тут же проглотили. До Гатчины прошли без приключений, странно только, что по пути не встретили никаких войск. От Гатчины до Ленинграда колонны курсантов и ополченцев прошли уже, подобравшись и подтянувшись. Как они вошли в Ленинград и как шли по городу, я не видел. В это время я сидел в трамвае с завязанной бинтами головой от нового кровотечения из ушей. Возглавлял группу раненых капитан Семёнов. Он стоял, прислонившись к двери трамвая, держа автомат и связанные за ушки сапоги через плечо. Обе его ноги были забинтованы толстыми белыми повязками. Уже в городе, на какой-то остановке, в полный солдатами вагон ввалилась группа граждан, мужчин и женщин. Одна злобная на вид баба, ещё не старуха, порыскав глазами по сиденьям и не найдя свободного места, недовольно и громко прошипела: "Молодые сидят, а старикам и места нет, бессовестные!" Она ещё не думала, что с ней будет в недалёком времени.

В училище нас несколько дней отчищали, отмывали, подштопывали. Нас, первокурсников, посадили в телятник и повезли через Вологду на Урал, в г. Березняки, ускоренно доучивать. Туда же выехало и всё командование училища. Второй курс тут же выпустили лейтенантами, несколько ст. лейтенантами, отправили в штаб Ленинградского фронта для распределения по частям.

В октябре 1941 г. Ленинградское Краснознамённое пехотное училище имени С.М. Кирова за выполнение боевого задания командования Красной Армии было награждено вторым орденом Красного Знамени. Вместе с другими частями оно полтора месяца держало Лужский рубеж.

Позже из немецких военных источников стало известно, что в Прибалтике и на ленинградском направлении действовала вторая армейская группа "Б" под командованием генерал - фельдмаршала фон Лееба с армейскими корпусами: фон Кюхлера, Хёпнера и Буша. В Прибалтике бои продолжались с 26-го июня до 21-го октября 1941 г. Нарва и Кингисепп были оставлены нашими войсками 17-го августа. На лужском направлении героически сражались части Лужской оперативной группы, отразившие все атаки немецко-фашистских войск. В конце августа противник возобновил наступление вдоль шоссе Москва - Ленин-град, 30-го августа вышел к Неве и перерезал железные дороги, связывающие Ленинград со страной. Ударом через станцию Мга на Шлиссельбург 8-го сентября 1941 г. немцы отрезали Ленин-град с суши. Началась блокада города, продолжавшаяся до января 1943-го года. Полное снятие блокады Ленинграда произошло только летом 1944 г.

После войны в 1983 г., на встрече ветеранов 24-й Железной дивизии во Львове мне встретился бывший мой однокурсник по ЛКПУ капитан в отставке Белов Семён Иванович. Он рассказал, как третий батальон училища, в котором он находился, и часть ополченцев были перехвачены немецкими танками и мотопехотой и с боем отошли на прежнее место в лес. И только с помощью местных партизан его группа, спустя месяц, была выведена через линию фронта и добралась до училища, откуда он был направлен в Вологду на пополнение вновь формирующейся 24-й стрелковой дивизии.

Назад | Содержание | Вперёд